У него детские глаза. Детские в своей серьезности ко всему, что он видит и слышит. А седина и взрослый сын напоминают, что прожил немало - полвека. Его всегда, с самых ранних сочинений, занимал образ пространства, не обжитого человеком, со своей стихией и тайной, и - пространства, заполненного, порой израненного человеком. Звук ранит. Красота ранит. Но звуки и красота врачуют, спасают. XX век активно, как, пожалуй, никакой другой, ищет у музыки утешения, тепла, исцеления. Он это понял не вдруг...

Парадокс, но в век скоростей и торжества летательных аппаратов человек утрачивает само чувство полета, о котором Экзюпери говорил, что его не купишь ни за какие деньги. И, словно перекликаясь с великим мечтателем и мудрецом, Артемьев пишет крылатую, захватывающую как вихрь музыку на стихи Н. Зиновьева "Полет на дельтаплане", ставшую прекрасной песней. Человек рождается, живет, уходит, а пространство и время остаются. Что это за сфинкс - пространство? Одно из недавних сочинений Артемьева так и называется "Сфинкс". Загадочное, буквально осязаемое пространство, завораживающее своей бесконечностью и отсутствием человека. Может быть, это музыкальный образ мирозданья? Образ, найденный нашим современником. А может, это образ-предупреждение?

Сдержанный до замкнутости и застенчивый в жизни. А отдельные его музыкальные метафоры, например в симфонии "Пилигримы" и сюите "Рождение земли", поражают космогоническим размахом, вулканической мощью. Медлительный, не любит путешествовать, а тема движения, в изумляющей новизне вариаций, присутствует почти в каждом его произведении. Это самый любимый, тщательно и филигранно оттачиваемый им образ. Не случайно Олимпийский комитет в 1980 году заказал композитору музыку для церемонии открытия в Москве Олимпийских игр. В краткий срок, почти за два месяца, Артемьев создал в честь грандиозного форуме "Оду доброму вестнику", сложное и eмкое произведение, доступное сразу тысячам людей. И не просто доступное, но достойное, внушающее радость и гордость за красоту Человека.

Он (Э. Артемьев), не может сорвать цветка, обидеть птаху или какую-нибудь букашку, а в музыкальной картине "Охота" нас захватывает поединок разжигающего кровь охотничьего азарта и тревоги грациозно бегущего зверя. И кто здесь зверь, а кто больше человек в этой картине? Такие вот вопросы он ставит в своей музыке, такие вот загадки. И в "рамке" небольшого, не более четырех минут произведения. Каждое - своего рода музыкальное хокку, уплотнившее содержание до сгустка, смуту чувств и ощущений до кристалла. И внутри этого сгустка пульсируют вопросы. Пульсирует само сердце автора. Может быть, "феномен современности" композитора Эдуарда Артемьева надо искать в этом совпадении с ритмом века? А может быть, он загадочным образом соединяет в себе два противоположных качества: интеллектуальную стремительность и дар созерцания - глубокого медленного впитывания волшебных подробностей реального мира.

Симона Тарханова: Вот уже больше десяти лет прошло со времени премьеры фильма "Раба любви", а мелодии его, пронзительно чистые, люди не могут забыть. Как это случилось, как эта музыка пришла к Вам! Где это произошло!

Эдуард Артемьев: В Одессе, поздней осенью 1975 года. А вот как - не знаю. Просто зазвучала во мне, и все. Сама. Была осень. Было много тишины. Осенью каждый звук и каждый предмет обнаженней, чище.

С. Т.: Тепло прощается с нами, и это трогает!

Э. А.: Конечно. Надо быть просто готовым, бесконечно раскрытым ухом души. Вокруг столько красоты неопознанной... Она есть, а мы... мы не видим или не слышим ее. Обкрадываем себя.

С. Т.: Услышать, принять - это много, но еще не все. Главное, наверно, согреть ответным теплом, защитить все живое, ждущее понимания, бережности, защиты... Особенно сейчас, в наш век.

Э. Н.: Да. Именно этим бережением жизни меня удивили, поразили стихи Юрия Рытхэу, когда я читал его повесть "Куда уходят киты?". Надо сказать, что обычно слово меня не очень волнует. Но это были нерифмованные стихи, совершенно свободные от заданности, свободные как дыхание человека. И я написал вокально-инструментальную сюиту "Тепло земли". В прошлом году (интервью - 1987 года - прим: Артемий Артемьев) вышла с этим названием пластинка. Я испытал радость, работая над этой вещью.

С. Т.: Значит, без высокого, выстраданного идеала, без искренности нет музыки, нет композитора!

Э. А.: Музыка - сверхэмоциональная и духовная сущность. Она способна творить в душе человека чудеса. Если литература - властительница дум, то музыка владеет человеческими душами. Правда, к 70-м годам нашего века академическая музыка становится элитарной, она как бы вычислена ее создателем. Она ни плоха, ни хороша, потому что теряет контакт с людьми, с душой человека. Для меня музыка - это самый близкий и задушевный разговор, способ поговорить с людьми о том, что волнует, что пережил. Через музыку словно отдаешь себя людям. Сила музыки - это эмоция. Живая и наполненная.

С. Т.: Отдать - это внушить, разве не так! Если выстраданное мы отдаем в полной мере и именно тогда, когда это людям надо, это вызывает ответную волну. Из какой дали нас задевают Перголези, Вивальди и Бах!

Э. А.: Внушить можно, только имея в себе очень большой мир, высокие, незамутненные источники, устойчивые идеалы. Примеры: Бах, Моцарт - эти колоссальные полюсы света, добра, гармонии. Поэтому их музыка веками очищает нас. Из всех поэтов мне дороже Пушкин, и именно этим: "Что чувства добрые я лирой пробуждал ..."

С. Т.: Хотя пробуждать становится все труднее... Помните чеховский образ человека в футляре! Он оказался почти пророческим. В наш урбанистический век ощутимее отъединенность одного человека от другого. Музыкант, художник не может не чувствовать или не понимать этого фактора.

Э. А.: Это вопрос вопросов. Я тоже думаю об этом. Музыка способна на какой-то миг убрать стены между людьми, снять стену между человеком и его прошлым или будущим.

С. Т.: Стало быть, каким мощным по воздействию должен быть этот миг, чтобы пронзить человека красотой, сорвать с него покров обыденности!

Э. А.: Настоящий художник, композитор никогда не должен забывать об этом. Я склонен даже к мысли, что в поэте или музыканте должно быть гипертрофировано чувство красоты, отточено до острия само чувство гармонии, чтобы задеть за живое, разбудить, вызвать внутреннее возрождение. Если во мне эти чувства не велики, обычны, они будут закрыты во мне одном и вообще никого не достанут.

С. Т.: Может быть, музыка, которую создает композитор, и есть выражение его тоски по гармонии, по высшей красоте и идеалу человека. Этим чувством, мне кажется, пронизаны Ваши картины "Родные берега", "Колыбельная" и поэмы для голоса "Белый голубь" и "Видение".

Э. А.: Только так! Все - изнутри. Другого пути у нас нет.

С. Т.: Значит музыка - монолог!

Э. А.: Не всегда, я, например, пишу больше по заказу.

С. Т.: Вы создали музыку к фильмам, которые являются гордостью советского кино: "Солярис", "Сталкер", "Зеркало", "Сибириада", "Остановился поезд" и все фильмы Никиты Михалкова. Чем объяснить такую тягу к кино, в частности к работе с режиссером Никитой Михалковым!

Э. А.: Прежде всего меня всегда поражает и привлекает в художнике творческая энергия его личности. Михалков весь горит. Когда он приступает к новой работе, он буквально заражает своим замыслом всех, кто с ним работает. Когда я пишу музыку для кино, стараюсь, чтобы моя душевная энергия, весь мой внутренний мир и опыт были настроены на идею и эмоциональную структуру фильма, помогали ее выявлению. Конечно, я берусь только за ту работу и тему, которая совпадает с моими взглядами. Писать то, что тебя не волнует, что чуждо тебе,- это убивать талант, душу. Кроме того, работа в кино подстегивает меня, дисциплинирует. Когда я не работаю, я разрушаюсь.

С. Т.: Сколько часов в день Вы работаете!

Э. А.: Весь день фактически.

С. Т.: А нет угрозы истощения себя! Помните, Лорка сказал: "Музыка - вампир, она выпивает наше сердце... "

А. Э: Ну и что, пусть. Опасность для художника в другом - в потере искренности. Искренность и талант - вещи одного порядка. Очень талантливые люди, как правило, самые искренние. Пока художник искренен перед собой и людьми, он жив, он может плодоносить. Кто талантлив изначально, но избегает искренности, тот перестает быть художником, попросту засыхает.

С. Т.: Чем еще Вы обязаны кино!

Э. А.: Честно сказать, я досадовал иногда, что слишком много сил, жизни отдал кино и мало писал то, что называется монологом. Эти упреки в собственный адрес принесли мне немало горечи. Но, как оказалось теперь, вместе с кино, с его лучшими режиссерами я полнее, острее проживал проблемы своего времени, поскольку всегда серьезно отношусь к работе.

С. Т.: А что бы Вы пожелали себе в работе для кино на ближайшее будущее!

Э. А.: Побольше смелости нужно всем нам. Искусство еще робко заглядывает в человека, в его жизнь, в его будущее. Жаль, что жанр фантастики, с его космическим взглядом и ощущением человека, почти отсутствует на экране. Я был бы счастлив писать музыку о человеке и для человека в космическом, глубинном понимании этого земного существа. Собственно, у меня есть уже несколько вещей, написанных на эту тему. Вот и выходит, что творчество - самоцель. Некоторых шокирует эта мысль, но если произведение рождается само, без востребования, значит оно родилось, чтоб явиться, то есть стать явью. Вообще творчество - загадочное явление. Ясно только одно: что оно рождает новую реальность, обогащая и питая ту, в которой мы все живем или существуем.

С. Т.: Музыка - это реальность невыразимого. Ей одной дано выразить то, что не могут вымолвить ни живопись, ни даже поэзия.

Э. А.: Музыка - это бесконечность .

С. Т.: А теперь о самом спорном. Классика, классическая оркестровая и инструментальная музыка существует века. Такие гиганты, как Перголези, Вивальди, Бах, Моцарт и Чайковский питают сердца человечества недостающей гармонией. И вот приходит XX век с тягой разрушить старые формы и привнести новое через инструмент-машину... ведь синтезатор по-иному не назовешь!

Э. А.: Я принадлежу к тем, кто приветствует прогресс. Время и жизнь не остановишь. Нужно только постичь их сущность и язык. Мы все как бы вышли из XIX века. Он резко отличался от века XVIII, а мы, жители уже XX века, все еще медленно перелопачиваем нажитое веком XIX. Так вот, я оптимистически смотрю на прогресс: молоток, станок, компьютер... Перерождение вообще вещь очень болезненная, даже внутри одной человеческой жизни, не говоря уж о человечестве в целом. Один мой знакомый математик сказал однажды в шутливой форме об эволюции: обезьяне разве не больно было превращаться, то есть перерождаться, в человека? Вот так и мы, люди конца XX века, медленно и с болью перерождаемся в будущего человека. Человеку предстоит создать себя - новую мыслящую сущность. Человечество как бы в переходном возрасте. Что касается синтезатора, то он открыл композитору небывалые возможности, а именно - проникнуть в кристалл звука, раскрыть его многогранность.

Электронная музыка создала новый прецедент звучания материала. Ведь в самом тембре уже заложена эмоция. В ячейке звука с помощью синтезатора мы открываем целый микрокосмос. Появилась возможность непосредственно лепить звук, контролировать и сразу осязать, слышать развитие мелодии на протяжении всего произведения. В силу этого мы, композиторы XX века, можем создавать мощные музыкальные образы, соответствующие нашему времени, его ритму, его языку. Техника предложила композитору неожиданные, безграничные возможности, и сейчас можно говорить, что ограничена наша фантазия, наша дерзость, а не техника.

С. Т.: Я знаю, что Вы много экспериментируете, на протяжении вот уже двадцати лет. Что это Вам дает!

Э. А.: Я действительно много экспериментирую со звуком, но готовое сочинение создается, когда эксперимент закончен, когда что-то найдено: свежее зерно, интересный гармонический лад.

С. Т.: Однако само понятие гармонии не может быть остановившимся, раз и навсегда данным. И оно - слепок своего времени... Однажды искусству захотелось заговорить языком непосредственных человеческих чувств, проникнуть в тайну жизни. Фактически - создать полифонию самого чувства жизни. Так родился импрессионизм. Так пришли в мировую музыку Равель, Дебюсси, а затем Стравинский, Скрябин и открыли нам новые сокровища, каких мы не знали, - противоречивый, очень сложный, но прекрасный мир борьбы чувства и разума. В этой борьбе выражались уже черты человека нового времени.

Э. А.: Композитор никогда не создает вещь просто так, из ничего. Он - тончайшее ухо своей эпохи. И если в мире трещины, боль, то они в первую очередь проходят через его сердце, его сознание. Видимо, ностальгия по гармонии - наша тайная вдохновительница, союзник.

С. Т.: Каждому из нас время несет отгадку. Тем более яркому новому творению. Но сейчас мы осторожней и бережней должны произносить такие слова, как будущее, вечность... В наш ядерный век мы, фактически, живем на вулкане. Что может сделать музыка для спасения людей, для спасения человека в человеке!

Э. А.: Главная проблема для музыканта-творца в том, чтобы чувства добрые пробуждать. Это единственное, что может музыка.

Чем бережнее будет человек к каждому живому существу, чем настойчивее он будет защищать красоту души, и не только своей, чем духовнее он, тем больше надежды спасти жизнь. Человеку еще вредит ложное высокомерие, будто его жизнь драгоценнее и прекраснее, чем жизнь другого существа. Отсутствие уважения к другой жизни порождает грубость, насилие, жестокость.

С. Т.: Как Вы относитесь к обработке классиков современными средствами, в частности к обработке музыки Баха! Мы помним Вашу прекрасную музыку к фильму "Солярис". Совершенно оригинально использовал наследие Баха выдающийся бразильский композитор Вила Лобас, создавая свою великолепную Бахиану на фольклорной основе.

Э. А.: Я приветствую этот яркий художественный опыт. Когда я создавал музыку к фильму Андрея Тарковского "Солярис", я применил технику, которой пользовался сам Бах, то есть применил его фа-минорную прелюдию как "Cantus Firmus", оставив ее без малейшего изменения, погрузил в новую музыкальную ткань. Это было мое прочтение Баха.

С. Т.: А как Вы относитесь к своим уже написанным и изданным на пластинках произведениям!

Э. А.: А никак, они меня уже не волнуют. Меня интересует то, что еще не создано.

С. Т.: Где прошло Ваше детство и что подарило Вам!

Э. А.: Мне был год, когда родители привезли меня в Архангельск. Там я жил до семи лет. Так мне повезло напитать душу нашим русским севером. А впечатления детства для человека - это все. Тот, кто чувствует наш север, его природу, понимает, что он дает человеку. Там все дышит покоем, огромной и как бы разлитой в пространстве силой. Там вся природа и все ваше существо как бы проникнуты сознанием вечности. Этой осенью я побывал в городе моего детства, я ждал этой встречи. Хотелось подробнее вспомнить те места и себя. К тому же Архангельский драмтеатр предложил мне написать музыку к спектаклю о Михаиле Ломоносове.

С. Т.: Ну и как, многое изменилось! Меняется человек со временем!

Э. А.: Город изменился, а я лично - нисколько. Вот разве что внешне, когда смотришь в зеркало и удивляешься: неужели этот седеющий человек и есть тот мальчик?...

С. Т.: А где Вы учились музыке и кто Ваши учителя!

Э. А.: Я закончил Московское хоровое училище имени Свешникова и уже с первого класса начал сочинять музыку. Мне очень повезло: моим учителем был Мираб Алексеевич Парцхаладзе - грандиозный педагог, талантливый музыкант, умеющий преподнести тайны мастерства. Когда мне было четырнадцать лет, я впервые услышал Дебюсси, и меня поразила его музыка. Через Дебюсси я вошел в тайну музыкального творчества. Сразу после училища, в 17 лет, я поступил в Московскую консерваторию, в класс Юрия Александровича Шапорина. Это необыкновенная личность, талантливый композитор, огромное обаяние и культура... Общение с таким человеком и педагогом было обогащением, праздником на несколько лет. Известные ныне музыканты Светланов, Щедрин, Флярковский учились тоже у Шапорина. Я бесконечно благодарен ему.

С. Т.: Желаю Вам новых сил и озарений для будущей работы.

Э. А.: Спасибо.

Симона Тарханова ("Кино" N11, 1987).