Народный артист России Эдуард Артемьев много работал в кино, театре и на телевидении. Только для киностудий нашей страны он написал музыку более чем к ста кино- и телефильмам (среди них такие, как «Солярис», «Сталкер», «Зеркало» А. Тарковского, «ТАСС уполномочен заявить» В. Фокина, «Сибириада» А. Кончаловского, «Курьер» К. Шахназарова, «Грех» («История страсти») А. Сергеева и многие-многие другие); кроме того, его не раз приглашали работать над кинофильмами на различные студии «большого» мира (довольно много было им сделано для Голливуда). Его электронные сочинения «Двенадцать взглядов на мир звука», «Фантом из Монголии», «Три взгляда на революцию» и другие широко известны во всем мире.

— Несколько десятилетий подряд Вы были самым востребованным композитором. Вас приглашали все ведущие режиссёры страны — совершенно полярные по эстетике художники..
— Сам удивляюсь, как это произошло. Наверное, умел настроиться, уловить камертон. Музыка в кино — это ещё и стилистка. Когда я садился работать, то старался забыть обо всём, что делал раньше. И начинал с чистого листа. В кино, как правило, одна музыкальная тема или две. И нужно находить к сложнейшим решениям короткий путь.

— Вашу музыку знают во всём мире. Для этого незаурядный талант нужен.
— Музыка — это прежде всего профессия: выучка музыкальных основ, знание процесса, технологии, аппаратуры, ну и, соответственно, образ жизни. Бывает, что люди одарённые добиваются больших результатов за счёт мастерства. История с Сальери тому пример. Гению Моцарта противостоит гениальной выучки Сальери, который был ничуть не хуже.

— Над чем сейчас работаете?
— Меня знают благодаря кино. Другой музыке я мало уделял внимания. А к старости вернулся к тому, с чего начинал, — к сложным формам. В настоящий момент записываю альбом, свою трёхчасовую оперу «Преступление и наказание». Эту оперу я писал больше десяти лет. Давление гения Достоевского ни с чем не сравнимо. Там есть всё: и гармошка, и рок-музыка, и связь с оркестром. Я полагаю, что героя романа окружала именно такая музыка. Балалайка, гитара с оркестром. И ещё что-то своё. Ещё один мой проект — фильм «Доктор Живаго». Работа над ним закончена.

— А как Вы относитесь к сочетанию классической музыки и электронной?
— У Тарковского такое сочетание сплошь и рядом. Я у него спросил: «Почему ты Баха, Генделя используешь? Я могу написать оригинальную музыку к фильму». На что Андрей ответил: «Кино — молодое искусство. Нужна связь времён».

— А с кем проще работать — с Михалковым или с Кончаловским?
— С Андроном мы на параллельных факультетах в консерватории учились. У него серьезное музыкальное образование. Когда он приступает к фильму, он приводит примеры, опираясь на классику. Изначально ставится очень высокая планка: Брамс, Прокофьев. Андрон ищет глобальные аналоги, поэтому с ним очень трудно. Михалков всегда знает, что ему нужно. Его энергетика, эмоции настолько сильны, что мне остается только перевести это в звуки. Я с Никитой почти все картины делал, кроме «Очи чёрные». И нигде не ошибся. Эскизы он принимал с первого раза.

— Вы верите в передачу энергии?
— Это факт неоспоримый. Много раз доказанный. Сильная личность способна создать вокруг себя энергетическое поле. И эта энергетика несёт в себе читаемую информацию. На записи, когда музыканты устают, приходится накачивать их собственной энергией. Дирижёр — это чистая энергетика. Казалось бы, каждый может руками размахивать. Но ведь это же посыл энергии!

— Я где-то прочла, что музыка — это вообще всего лишь колебания звука.
— Я работал после консерватории в студии, которая располагалась на территории оборонного завода, у Мурзина. В 60-е годы он пытался издать энциклопедию «Эстетика электронной музыки», что оказалось не ко времени. Евгений Александрович, построил синтезатор АНС — один из первых в мире. Он говорил, что человечество использует все виды колебаний: сначала естественные колебания — дерева под ветром, движение воздуха, трение смычка о струны и т. д., затем электрического тока… Не сомневаюсь, что будут использоваться колебания души.

— Это серьезное заявление…
— Он в этом плане работал. Музыка действует на подсознание, на чувства и даже на физиологию. Если, скажем, добавить сверхнизкие тона, то при девяти герцах сердце будет с остановками работать. И ваш организм запомнит это на всю жизнь. А когда вы увидите кадр, где звучала такая музыка, то ваше сердце станет биться быстрее.

— Страшное оружие. Как 25-й кадр?
 — Техника пришла к такому состоянию, что может скрутить человека по рукам и ногам, и по чувствам тоже. Слава богу, кинотеатры этим не оборудованы.

— Представьте: к Вам придёт какой-то человек и попросит написать музыку. Будете работать на заказ?
— В истории были такие примеры. Когда Моцарту заказывали музыку, он начинал работать, мирясь с какими-нибудь неудобствами, а потом увлекался идеей.

— Известно, что какое-то время Вы работали в Голливуде. Как Вас принял «большой» мир?
— Я поехал в Америку в 87-м году. Меня Андрей Кончаловский пригласил. Уезжая, он сказал: встретимся в Голливуде. Я подумал: для красного словца, но Андрон вызвал меня, когда начал снимать «Гомера и Эдди». Я взял с собой музыкальные заготовки. Продюсер Дэвид Маклер посмотрел материал и говорит: «Это всё для Европы. А что для Америки ты можешь?» И показал мне четыре разноплановых эпизода. «Напиши музыку, как ты понимаешь». Со мной заключили договор. Оплатили проживание, студию и дали суточные. Сначала сделал эскиз на синтезаторе (с семплами). Такая технология работы усложняет жизнь композиторов, потому что нужно всё вдвойне делать. Но зато режиссёрам удобно. Через неделю приехал продюсер, послушал и сказал, что я принят. Большой Голливуд пишет только с живыми инструментами. Задействуют хор. Это показатель серьёзного кино, состоятельности проекта, престижности продакшн-студии. Там механизм взаимодействия и обслуги отрабатывался десятилетиями. Композитор ничем, кроме музыки, не занимается.

— Как оценивалась Ваша работа?
— Я был начинающим, мне заплатили всего 20 тысяч долларов. Это был проект средней руки. Самый дорогостоящий фильм, в котором я участвовал, снимался в России — он оценивался в 40 миллионов долларов, где только запись музыки стоила 350 тысяч. Дорого, потому что сводили музыку в Лондоне. Это был фильм «Сибирский цирюльник».

— Если бы Вам предложили в Америке остаться, остались бы?
— У меня там дело пошло, и я остался. В Голливуде я сделал шесть картин, три из них с Кончаловским: «Одиссея», «Гомер и Эдди» и «Внутренний круг». Чтобы освоить язык, мне пришлось полгода ходить в школу ежедневно. А потом Михалков вызвал меня на «Утомлённых солнцем». «Приедешь на месяц-два», — сказал он. Я всё бросил, приехал — и остался в России. Здесь наконец увидел перемены.

— А Вы с Президентом знакомы?
— Путин мне очень нравится. Я считаю, что он спас Россию от того, что оставил после себя Ельцин.

— А каков Президент в общении?
— Прост. Я видел Владимира Владимировича у Михалкова на дне рождения. А до этого — во время Московского фестиваля. Тогда в Москву приехал Джек Николсон. Был устроен приём. Все ждали Президента. Путин был на важной встрече и приехал вместо девяти к одиннадцати, когда народ уже несколько расслабился. Атмосфера была хорошая, легкая. И общее настроение помогло Владимиру Владимировичу снять напряжение дня. Президент как всегда был остроумен.

— Вы по духу русский композитор или считаете себя космополитом?
— Россия — это часть меня. Мои предки — крестьяне. Родственники со стороны отца — из Можайска. После отмены крепостного права прадед переехал в столицу. А дед дослужился до мастера литейного цеха. Он был серьезным мастером. На Бородинском поле стоят скульптуры, и там его клеймо.

— А чем занимается ваш сын?
— Сын мой тоже занимается музыкой и ещё продюсированием. У него своя издательская CD-компания «Electroshock Records».

— А как Вы познакомились с супругой?
— В консерватории. Мы вместе с Изольдой уже сорок лет.

— Как отдыхаете?
— У друзей в гостях. Ходим к Михалковым. В основном это круг кинематографистов, бывают несколько человек из политики. Коллеги из Фонда культуры. Бываем у Лермонтовых. Потомок поэта Михаил Юрьевич — мой друг. Он ученый-атомщик. Умнейший, образованный человек. Выкупил лермонтовскую усадьбу, восстановил её из руин. Огромное имение — пять домов с центральной усадьбой, с двумя крылами и четырьмя домами, где обслуга живёт. Ещё любим отдыхать на своей даче. В субботу-воскресенье выезжаем. Там у нас баня есть, я сам топлю. После бани рюмочку-другую позволяю. Путешествуем. Этой зимой в Китае были. С супругой и Лермонтовыми.

— А какой режим у композиторов? Наверное, особенный?
— В основном провожу время в этих четырёх стенах. В одной из комнат нашей квартиры — аппаратная с оборудованием, а в другой — микрофон, если вокалиста нужно записать, и маленькая видеокамера, потому что обычно в студиях — стекло между этими двумя помещениями. Что ещё особенного? Дома всегда хожу босиком. Не ем мяса. И уже давно. Меня жена поститься приучила. Во время поста в холодильнике шаром покати. (Смеётся.) Сейчас у нас заботы о внуках. Изольда с одним из них музыкой занимается.

— Как Вы относитесь к материальным благам?
— Я наткнулся на одно высказывание Флоренского: «Никогда не работайте ради денег. Работайте усердно и честно. И Господь даст вам ровно столько, сколько необходимо».

— Вы человек успешный. Как Вы думаете, Вам завидуют?
— Не знаю, может быть. Один очень умный человек сказал: не важно, как люди к тебе относятся, важно, как ты относишься к ним. Я стараюсь всегда вспоминать только хорошее.

Наталья Юнгвальд-Хилькевич («ФельдПочта». Издательский проект «Большие люди» от 03–09.04.2006. № 12 (118))